Продолжаем публикацию отрывков из первой части книги «Из советского лагеря в азербайджанскую тюрьму» известных гражданских активистов Лейлы и Арифа Юнус. Сегодня – вторая часть отрывков.
Карантин
Сразу по завершении «суда» меня оттуда, но уже в наручниках, увезли в СИЗО в поселке Кюрдаханы. Отныне и вплоть до своего освобождения наручники при любых перемещениях вне камеры будут моими постоянными спутниками.
Оказавшись внутри СИЗО, я понял, что завершилась моя прошлая свободная жизнь и началась новая, за стеной с колючими проволоками, с охраной, круглосуточным надзором и перемещениями в наручниках в сопровождении конвоиров. Хоть психологически я давно был готов к этим переменам, все же этот новый этап в моей жизни наступил как-то ошеломляюще неожиданно. …
Тем временем меня завели в комнату, где провели полный личный обыск и досмотр вещей. Отобрали часы и ремень. Чтобы не знал, сколько времени и чтобы не на чем было повеситься. В фотолаборатории у меня сняли отпечатки пальцев и сфотографировали в профиль и анфас. Так я утвердился в статусе «уголовного преступника».
Затем после краткого медицинского осмотра меня повели в так называемый «карантин». Свое название он получил из медицинской терминологии, ибо в СИЗО карантин предназначен для профилактики инфекционных заболеваний – если вдруг кто-нибудь занесет со свободы какую-то инфекцию, то она себя проявит локально, среди ограниченного количества людей в первую неделю-две, не распространившись дальше по всей тюрьме.
Меня встретил хмурый капитан, который строго спросил мое имя и по каким статьям уголовного кодекса обвиняюсь. Я пожал плечами:
– Не помню эти статьи. Да я и не думал запоминать тот бред, что мне инкриминируют.
– Ничего, у меня есть ваше дело. А, понятно, ты – враг нашего народа, армянский шпион и предатель!
– И потому сразу перешли в обращении на «ты»? А не боитесь, что сообщу всем о вашем хамоватом отношении ко мне, к армянскому шпиону? В результате будет международный скандал, а властям республики и лично президенту придется давать объяснение. И вас накажут, как стрелочника.
Конечно, я иронизировал и не собирался кому-то жаловаться по этому поводу. Да еще как «армянский шпион». Но очень хотелось проверить реакцию капитана, а заодно и поставить его место. Это был психологический прием, рассчитанный на то, что в современном Азербайджане многие обыватели панически боятся власти. Любой. Даже если обыватель находится на государственной службе, он все равно боится вышестоящего начальства. Он также опасается тех, кто открыто не боится власти. И когда в авторитарном государстве уверенно высказываешь претензии маленькому чиновнику, то твой тон действует на многих из них магически. Даже если это офицер и у него грозный внешний вид. Во всяком случае, азербайджанский обыватель сочтет за благо с тобой не ссориться и предпочтет обратиться к своему начальству за приказом о дальнейших действиях.
Мои предположения полностью оправдались. Грозный внешний вид мгновенно исчез, капитан подобострастно посмотрел на меня и быстро сменил хамоватый тон на вежливый, даже пообещал посадить в большую камеру, где больше воздуха и я там буду какое-то время один, чтобы освоился.
Капитан вызвал надзирателя и тот повел меня в камеру, которая была рассчитана на 10 человек. Камера действительно была сравнительно большой, размером примерно 6х4 м с высотой потолка в 4,5 м. В ней было пять двухэтажных нар, сделанных из сваренных между собой металлических кроватей.
Почти на уровне потолка имелись два небольших зарешеченных окна, через которые видно было только небо. И то не полностью. Но, самое главное, в этих окнах не было ни стекла, ни сетки, только решетка, из-за чего помещение быстро заполняли, особо в вечернее время, комары. Именно они были основным бичом для заключенных в летнее время, когда стоит жара и в камере потные люди, при этом нет кондиционеров и даже обычных вентиляторов. И все это создает массу проблем, особенно для тех, у кого больное сердце.
Поскольку я был в камере один, то выбрал себе кровать у окна, чтобы легче дышалось. …
…Но всего через два дня, утром 7 августа, меня неожиданно вызвали на выход. Причем с вещами. Но это было формальностью, ибо никаких вещей у меня просто не было, ведь меня арестовали на улице и в таком виде и привезли в суд, а оттуда отправили в камеру СИЗО.
На прощание, сокамерники подарили мне то, что было особенно необходимо в тюрьме – одноразовые мужские станки с двумя лезвиями для бритья и миниатюрные кусачки для ногтей. Положив их в целлофановый кулек, я покинул камеру.
Начался новый этап моего заключения, который продлился почти 16 месяцев. Точнее, если вычесть время пребывания в карантине и в медсанчасти, то из 465 дней заключения, я пробыл в изоляции от мира в одиночной камере СИЗО МНБ, в этом каменном гробу, 448 дней…
Глава 3. В одиночной камере МНБ
Первый день в камере
…Машина для перевозок заключенных заехала во двор МНБ. Меня вывели из машины и освободили руки от наручников. Дальше в сопровождении двух конвоиров я вошел в здание, затем – в грузовой лифт (В СИЗО МНБ на 6-ой этаж можно подняться по двум лифтам: стандартным, который используют сотрудники СИЗО и гости (адвокаты, Красный Крест и др.), а вот заключенных перевозят в большом размером примерно 2х2 м особом или грузовом лифте, разделенном на две части – для конвоиров и специальный отсек или клетка для арестанта – А.Ю.) и мы поднялись на 6-й этаж, где и находится СИЗО. Вначале меня ввели в комнату начальника смены. Здесь проверили все мои сопроводительные документы, потом велели раздеться догола. При этом один из надзирателей стал ощупывать и изучать мою одежду и обувь, а второй обыскивал меня.
… Потом разрешили одеться и дальше надзиратель повел меня по тюремному коридору. По дороге остановил около решетки, приказав встать лицом к стене, затем мы пошли снова по внутреннему коридору. У камеры номер 5 надзиратель велел остановиться, открыл ключом дверь, и я вошел в камеру.
Сзади снова послышался лязг, я обернулся – это за мной закрылась железная дверь. Я стоял один посреди камеры. Вокруг стояла оглушительная тишина… Было ощущение, что ты в каменном гробу. Или провалился в глубокую пропасть. Я стоял посередине камеры долго и неподвижно. Потом попытался походить. Затем останавливался и просто стоял. Было странное и трудно передаваемое ощущение усталой опустошенности. Все, ты в мышеловке и ничего уже не в состоянии сделать.
Оглянулся и стал изучать камеру. Она была очень маленькой и тесной, размером примерно 2,2х2,4 м, то есть чуть больше 5 квадратных метров, с высотой потолка примерно 2,4 м и каменным полом, покрытым линолеумом. В камере имелись две одноярусные кровати без спинок. Между ними был небольшой железный стол с двумя приваренными к нему скамейками.
Иначе говоря, я был один, но в камере для двух заключенных. Однако камера была мала даже для одного арестанта и абсолютно не соответствовала международным стандартам: согласно Европейским пенитенциарным правилам, минимальной допустимой площадью одиночной камеры считается 6 кв. м, и то лишь в том случае, если заключенный проводит значительную часть времени вне ее. А камера для двух заключенных должна иметь не меньше 9 квадратных метров.
Я продолжил осмотр камеры. У потолка увидел зарешеченное окно размером 0,8х1 м, которое снаружи прикрыто щитом или, говоря тюремным языком – «намордником». Открывалось окно изнутри, причем только по разрешению и под наблюдением надзирателя.
У стола увидел отопительную батарею, которая соединена с системой центрального отопления и по идее должна обогревать зимой всю камеру. На самом деле ни в этой, ни в другой камере, куда был позже переведен, батареи не работали и позже зимой, чтобы согреться, пришлось использовать отопительные приборы, которые передали мне с воли в одной из передач.
Там, где двери, с одной стороны был расположен туалет, обнесенный невысокой стенкой. Но самое главное, это был не «азиатский», а нормальный унитаз, правда, старый и поломанный. Но даже ему я был рад. Словно вернулся из далекого прошлого предков к нашим временам.
С другой стороны двери находились раковина и ведро для мусора, а также две тумбочки, где можно было держать вещи, личные принадлежности. Правда, держать мне пока было нечего. Ведь никаких вещей при мне просто не было. Зато на тумбочке нашел для себя две казенные, тюремные принадлежности – алюминиевую кружку и миску.
Завершала картину обитая железом и всегда запертая снаружи тюремная дверь с круглым отверстием («глазок») для наблюдения за заключенным (Круглое смотровое отверстие в двери камеры для наблюдения за заключенными надзиратели порой именуют также «волчок». – А.Ю.) и закрытым маленьким квадратным окошком, размером двадцать на двадцать сантиметров посередине (Это маленькое окошко в двери надзиратели МНБ именовали «форточка» или «кормушка».- А.Ю.) для передачи еды или переговоров с персоналом СИЗО.
Над дверью висел небольшого размера радиодинамик, по которому с шести утра до десяти вечера должны передавать музыкальные и информационные программы. Так было во многих других камерах, и я часто слышал песни из других камер, особенно по утрам. Но в моей камере динамик не работал. То же самое было и в другой камере, куда меня потом перевели. Как я узнал позже – по решению руководства МНБ. В результате, во время моего пребывания в МНБ в камере почти всегда звенела тишина.
Рассматривая камеру, я с усмешкой вспоминал условия содержания террориста Брейвика, убившего в 2011 г. в Норвегии 77 человек и ранившим 151 человека и оказавшегося в камере, состоящей из трех комнат по 8 квадратных метров в каждой. В одной – спальня, в другой – рабочий кабинет, с отдельным санузлом, а в третьей – спортзал с беговой дорожкой. Этому убийце даже предоставили ноутбук с доступом в Интернет, благодаря чему он смог дистанционно поступить в университет Осло! В общем, не одиночная камера, а номер в приличной гостинице. Но даже такие условия этот убийца 77 человек счел «нечеловеческими» и нарушающими его права и подал иск против властей Норвегии! «Интересно, а чтобы он сказал, оказавшись в камере СИЗО МНБ Азербайджана?» – подумал я.
Лежать на застеленной кровати днем не разрешалось, можно было только сидеть. Впрочем, мне и не хотелось лежать или даже сидеть в тот первый день. Все время ходил я по этой маленькой камере и думал о дочери и супруге. Думы о них лишали меня мужества.
… За мной пристально наблюдали, и я чуть ли не физически ощущал, как через каждые примерно 15 минут к двери тихо подходил надзиратель и смотрел в глазок. Поэтому в одиночной камере ни в коем случае нельзя давать волю эмоциям и тем самым показывать свою слабость. Тюремная администрация, узнав слабые места у заключенного, потом будет пользоваться этим. Ибо, давший слабину однажды, даст ее и во второй раз. Поединок двух сторон продолжается даже в одиночной камере. Разумеется, силы неравны – заключенный абсолютно бесправен и во многом физически беспомощен. Но даже в таком положении надо продолжать свою борьбу. Поэтому надо уметь прятать то, что творится у вас в душе. И всегда помнить знаменитую поговорку заключенных в советских тюрьмах: «Не верь, не бойся, не проси!»
…Вскоре услышал голос в коридоре «Отбой!». Посмотрел на железную кровать, которая ужасно скрипела при каждом движение. Матрас был старый и сильно потрепанный и потому, когда ложишься, то вата оказывается большей частью по краям и железные пружины буквально впиваются тебе в спину.
Но хуже было другое: мне не дали постельного белья, а подушка и одеяло так сильно пахли чужим потом, что вызывали сильную брезгливость. Вновь заставил себя преодолеть естественные в таких случаях чувства, чтобы лечь и постарался заснуть. Но тут оказалось, что это довольно сложно сделать, поскольку постоянно горит сильный свет (150 ватт!), который бьет прямо в глаза. А выкрутить лампу невозможно, ибо она находится над дверью и, главное, вставляется снаружи. Да никто и не позволил бы мне выключить свет – ведь это была еще одна из форм пыток. Так я столкнулся с новой, уже не психологической, а физической пыткой в одиночной камере – круглосуточно горел сильный свет, который до боли резал глаза и не давал спать. Единственный выход заключался в том, чтобы чем-то накрыть глаза и так попытаться заснуть. К сожалению, носовой платок я случайно забыл в карантине и потому не мог сейчас им воспользоваться. Оставалось прикрыться одеялом. Но как это сделать летом, в условиях страшной духоты, когда и так не хватает свежего воздуха?
Постелил чужое белье, затем с трудом заставил себя лечь на скрипевшую постоянно кровать, прикрылся одеялом и постарался заснуть. Первая ночь в абсолютном одиночестве, наедине со своими мыслями прошла очень тяжело. Постоянно ворочался и лишь под утро смог заснуть. Но ненадолго: в 6 утра проснулся от громких криков и шума – это по коридору бегали надзиратели, стуча ключами в двери камер «Подъем! Подъем!». Встал с трудом, сильно хотелось спать. Но заставил себя. К удивлению, услышал снова шум, но уже в двери. Это был звук ключа. Открылась «форточка», лица надзирателя не было видно, лишь его окрик: «Завтрак! Быстро миску и кружку для чая!».
И снова наступила тишина. Хотя я и слышал, как по коридору шли сотрудники СИЗО, открывали двери камер, что-то говорили заключенным, а те им отвечали. Но ко мне никто не зашел. Обошли стороною. Уже позже я узнал, что сотрудники СИЗО получили указание не открывать камеру, где был я и со мной ни в какие контакты не вступать. Даже еду мне должны были подавать так, чтобы лиц надзирателей не видел. Все это я узнал позже. Это была пытка абсолютной изоляцией, отсутствием контактов с людьми, даже с моими мучителями. Но тогда не обратил внимания и даже был рад, что не зашли, ибо не хотелось кого-то из них видеть и слышать.
