Продолжаем публикацию отрывков из первой части книги «Из советского лагеря в азербайджанскую тюрьму» известных гражданских активистов Лейлы и Арифа Юнус.
Третья часть .
Психологическая пытка
В одиночной камере на второй день пребывания наступает психологический кризис. В первый день человек еще не отошел от многих перипетий своего ареста, он еще во власти воспоминаний и переживаний, еще о чем-то думает и спорит, надеется и злится. Эмоции переполняют его и тем самым в определенной мере смягчают боль от ареста и одиночества.
Но вот на следующий день после заключения в одиночную камеру ситуация кардинально меняется. Я уже в какой-то мере освоился в камере и четко осознавал свое одиночество. Был один со своими мыслями, а они наводили только депрессию и тоску. Попытался сделать гимнастику и хоть как-то позаниматься спортом, но камера была слишком маленькой. Сильно мешала вторая кровать.
Тогда перешел на простую ходьбу взад и вперед по камере. Расстояние камеры от двери до стены с батареей составляли неполных четыре коротких шага. Стал ходить, заложив руки за спину. Доходил до стены, по-армейски поворачивался и шагал в сторону двери и снова – поворот. Ходил не очень быстро и не медленно, ритмично и при этом считал – раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре, раз… И так несколько часов. Я превращался в какой-то механический маятник.
Когда уставал, тогда садился на кровать и начинал изучать камеру. Но снова и снова думал о дочери и супруге, мрачнел от этих мыслей, которые не покидали меня. Словно эти размышления о самых близких находились в засаде и ждали момента для удара. Чтобы как-то отвлечься, начинал опять ритмично ходить по камере или пытался слушать голоса из других камер. Но опять эти мысли о моих близких возвращались и я снова впадал в депрессию.
Так проходило время. Сидел на кровати, терзался мыслями, иногда вставал и пытался походить, снова садился. Два раза меня потревожили – открывалась «форточка» и мне давали поесть. И опять тишина и тяжелые мысли о своих близких. В итоге сильно разболелась голова – явно подскочило давление. Постучал в двери и попросил позвать врача.
– Когда надо будет, тогда врач и осмотрит, а сейчас сидите тихо, а то изобьем и отправим вдобавок в карцер, – грубо последовало в ответ.
Своих лекарств под рукой у меня не было. Впрочем, даже если заключенный имеет медикаменты, то их запрещают держать в камере, их вешают в целлофановой упаковке на внешней стороне двери.
Наступил вечер. Узнать точное время было невозможно. Не было часов, радио не работало. Окно в камере находилось очень высоко, да все равно по нему ничего нельзя было понять, ведь даже неба было не видать. Рядом с МНБ не было хоть одной мечети или церкви, чтобы по призывам к молитве или по ударам церковного колокола можно было бы сориентироваться во времени. Оставалось определять время по «форточке», когда заключенных три раза в день кормили. Да по крикам надзирателей «Подъем!» в 6 утра и «Отбой!» в 10 вечера.
Дальше опять – брезгливые чувства с постельным бельем, страдания с бьющим в глаза сильным светом, тяжелые мысли о своих близких и мучительные попытки заснуть.
Третий день абсолютной изоляции в одиночной камере стал для меня самым тяжелым. Возникло ощущение, что я оказался в океане на маленьком необитаемом острове, где вокруг нет никого, над головой не летают птицы и даже нет рыб, чтобы за ними наблюдать. И возникло чувство полного одиночества и пустоты.
Наступил настоящий психологический кризис. Вроде все было как вчера – мучительные размышления о самых близких, маятниковые движения по камере взад-вперед, попытки сделать гимнастику и определить время. Но в моей тюремной жизни появились и новые моменты. Вначале я стал с интересом реагировать на еду. Точнее, на «форточку», которая три раза в день открывалась и мне давали еду. Это было не чувство голода, до него еще было далеко, слишком мало времени прошло. Я так долго всматривался в «форточку», что поймал себя на мысли, что становлюсь похожим на подопытное животное, которое внимательно следит за «форточкой» в надежде, что она откроется и оттуда последует что-то приятное. Это был первый тревожный звонок для меня – появилась зависимость.
Дальше – больше. Как курильщикам с многолетним стажем сложно жить без курева и они мучаются от этого (кстати, я очень радовался в тюрьме, что никогда не курил и потому не страдал от этого), так и мне мучительно хотелось поговорить. Не важно о чем. Мне дико хотелось просто поговорить с кем-то. Хоть со следователем или с надзирателем. Даже отъявленные молчуны должны перекинуться с кем-то парой слов. Так устроен человек и язык ему дан не для молчания, а для разговора и общения, так собственно и возник в древности язык. В одиночном заключении, особенно когда нет контактов с людьми, даже с надзирателями, дни тянутся бесконечно долго и мучительно, также становясь формой пыток, от которой сильно начинает болеть голова.
Чтобы избавиться от головной боли, решил переключиться на что-то другое и стал вновь вспоминать все перипетии ареста и заключения. В голове снова и снова прокручивал каждый разговор и слово, останавливаясь на каждом моменте, даже на самых незначительных. И вдруг поймал себя на мысли, что я стал говорить сам с собой. И, что еще хуже, я уже не быль уверен, что веду сам с собой беседу о реальном или воображаемом моменте.
Это открытие неприятно шокировало меня. Понял, что у меня стали возникать проблемы с психикой и я начинаю заговариваться.
Но на этом неприятные сюрпризы не закончились. С ужасом я обнаружил, что у меня начались галлюцинации слуха и зрения. Сидя на кровати, я стал прислушиваться. В одиночной камере слух вообще развивается необычайно. Я прекрасно слышал шипение рации недалеко от камеры, звук слабо слышимого щелчка за дверью и легко определял, что это подошел к двери камеры надзиратель. Я сразу слышал его шаги, даже если он тихо подкрадывался в тапочках, чтобы не создавать шума. И дальше не только слышал, но мог уже и представить зримо, как надзиратель отодвигает небольшую металлическую пластинку и, приникая к глазку, наблюдает за мной. Я его не видел, но, как слепой, слышал очень четко. Порой мне казалось, что я даже слышу биение его сердца.
Затем прислушивался к другим звукам вокруг себя. В тюрьме вообще заключенные становятся исключительно чувствительны к малейшему шуму. То, что в обычной жизни мы воспринимаем как тишину, даже – абсолютную тишину, в камере, особенно одиночной, таковым не кажется. Там человек четко слышит тишину! У меня в ушах стоял в те дни такой сильный звон, что я не знал – это от того, что возникли проблемы в ушах или действительно в коридоре и соседних камерах стоит сильный шум? То есть, я мучительно пытался понять – слышу я реальные звуки или это мне просто кажется?
А как чутко я спал! Как собака, которая может мгновенно проснуться и вскочить, услышав даже шорох вдалеке. При этом я опять-таки не знал – услышанные крики и шум действительно имеют место, действительно кого-то бьют в камере, кому-то плохо или кто-то беседует или это что-то другое? Или мне все это кажется?
Нет ничего ужаснее этой могильной тишины в одиночной камере. Тишина, о которой мы на свободе мечтаем, как о самом прекрасном отдыхе, в одиночной камере – ужасная пытка, которая легко может свести человека с ума.
Но я не только слышал звуки и голоса. Я пытался узнать – сколько заключенных в соседних камерах, кто они, какие они внешне, сколько им лет, что делают?
Вслед за этим появилась новая беда – тоска, которая не просто тяготит, а давит на психику человека. Ведь каждый день похож на предыдущий. В одиночной камере время словно застыло и дни повторяются. Как в известной американской комедии «День сурка», где время остановилось для главного героя и каждый день похож на предыдущий.
Чтобы как-то изменить ситуацию, стал изучать камеру, часами мог смотреть на стены, на трещины и многое другое. При этом порой мне мерещилось движение каких-то фигур на стене и на полу.
Как-то на потолке заметил комара, а на стене – муху. Стал наблюдать за ними, пытаясь определить их дальнейшие движения. Стал воспринимать их как своих сокамерников. И тут я понял, что со мной происходит неладное, что должен срочно что-то предпринять. Я остановился и дал себе приказ: «Стоп! Ты должен срочно что-то предпринять, иначе у тебя возникнут серьезные проблемы с психикой».
Способы выживания в одиночной камере
Очень люблю анализировать все и вся, мне это помогает в работе и жизни. Вот и сейчас я стал анализировать все, что происходило со мной за три дня одиночного заключения, ибо понимал, что причиной моих галлюцинаций и прочих проблем является одиночное заключение.
Первым делом я определил причину моей депрессии – это мои мысли о дочери и супруге. Порой от этих мыслей я был готов биться головой о стены камеры. И тогда я заставил себя не думать о Динаре и Лейле. А когда начинал думать о них, то чтобы отвлечься, тут же быстро заставлял себя думать о чем-то или о ком-то другом.
Так я выработал первое правило выживания в одиночной камере – ни в коем случае нельзя думать или вспоминать близких. А если все-таки не удержался и вспомнил, то эти размышления должны быть только приятными и радостными. Для этого следует поменять знаки и акцентировать свое внимание не на минусах, а на плюсах. Видеть плюсы даже в минусах! То есть, необходимо посылать в мозг позитивную информацию и тем самым не допускать что-либо негативное и наводящее хандру и депрессию.
Исходя из этого, я и стал думать. Итак, я один в камере. Это плохо? Нет, это прекрасно! Ведь моим соседом мог быть доносчик, не умный или даже психически больной человек, что меня сильно напрягало бы и раздражало. Думая так, я стал воспринимать одиночество как плюс.
Стал размышлять и дальше в таком направлении. Я арестован? Но ведь арестован по личному указанию президента. Значит, он боится нас с Лейлой! Не сомневался, что международные правозащитные организации и многие политические деятели в мире уже развернули борьбу за нас. И, думая об этом, я радовался – значит не зря мы прожили жизнь, раз столько людей по всему миру начали борьбу в нашу защиту!
В конце концов, разве до ареста я был на свободе? Разве жил в свободной стране? Нет, я жил также в камере, только благоустроенной и с любимыми сокамерниками в лице супруги и дочери. Но мы не были свободными гражданами страны, где царят закон и уважение к личности, к правам и свободам! Аресты бывают в свободных и демократических странах за конкретные правонарушения граждан. А в таких не свободных и не демократических странах, как Азербайджан, бывают не аресты, а смена камер проживания жителей – со своих частных и более или менее комфортабельных на государственные и не комфортабельные. Разница только в этом!
Впоследствии, при допросах я всегда поправлял следователей, особенно сотрудников МНБ, и указывал им, что я не арестован, а сменил камеру проживания. А потом интересовался у следователей: довольны ли они своими нынешними частными камерами проживания? Готовы ли они однажды сменить их на государственную камеру проживания? Ведь в несвободных и недемократических странах никто, даже президенты и министры, а тем более следователи, от ареста не застрахованы. И наслаждался выражением их лиц после этих моих вопросов! Тогда я не знал, что мои предсказания очень скоро сбудутся и всего через год в конце 2015 г. эти следователи МНБ будут арестованы и окажутся в государственных квартирах под названием «тюремная камера»!
Но все это было потом. А тогда, на третий день пребывания в одиночной камере, я выработал новые правила своего поведения, которые заметно изменили мою жизнь. Я во многом успокоился, ибо нашел точку опоры.
Но этого было мало. Нужно было выработать и другие правила выживания. …
…Дело в том, что ученые, писатели, поэты, художники и другие творческие люди, то есть представители интеллектуального труда, относятся к группе риска и это доказано научными исследованиями. Ведь их мозг продолжает свою работу, даже когда человек спит. Мозг творческого человека – это его мотор или двигатель для познания и исследования мира. В обычной ситуации творческие люди часто любят быть в одиночестве, чтобы обдумывать и решать конкретные вопросы. При этом даже на свободе творческие люди частенько испытывают хандру, оказываются в депрессии, особенно когда их не понимают или они чувствуют свою ненужность.
Однако ситуация для творческих людей кардинально меняется, когда они оказываются в полной изоляции не на свободе, а в тюрьме. Ведь очень важно, чтобы мозг творческих людей продолжал свою работу. Двигатель не должен простаивать или работать вхолостую. Но если это не происходит, если мозг творческого человека не занят любимым делом, то у него неизбежно возникнут вначале депрессия, а затем и более серьезные проблемы с психикой.
…Определив истинную причину своего психологического кризиса, я задумался о путях решения возникшей проблемы. «Надо заставить мозг думать и вспоминать, – размышлял я. – Он должен работать так, как работал раньше, до ареста». Я ходил по камере, садился на кровать и снова повторял эти слова, как заклинание. Тут мой взгляд случайно, а скорее рефлекторно, упал на «форточку» в двери. Квадратная «форточка» в моем воображении стала похожа на телевизор. И тут я вспомнил старую итальянскую комедию «Синьор Робинзон», где главный герой оказался на необитаемом острове. Привыкший к благам цивилизации, он стал воображать, что имеет телевизор и стал «смотреть» фильмы на вымышленном экране «телевизора». Теперь настала моя очередь пофантазировать. В конце концов, мое пребывание в одиночной камере не сильно отличалось от пребывания на необитаемом острове. И эта «форточка» на двери камеры вполне могла быть моим «телевизором».
Сравнение мне понравилось, и я даже стал по этому вымышленному телевизору «смотреть» фильмы. Точнее – вспоминать фильмы, те или иные сюжеты. Так я «посмотрел» много фильмов. Дальше перешел «смотреть» сериалы, ибо это помогало усложнять задачу. Для этого я стремился вспомнить все, что происходило в первой, потом – второй, затем – третьей и последующих сериях того или иного сериала. Этот процесс мне не только понравился. Он также позволил мне выработать еще одно правило проживания в одиночной камере, особенно для творческих людей – необходимо заставить мозг работать!
Мое пребывание в камере теперь резко изменилось. Хотя внешне все было, как и прежде – никаких контактов не было и никого из людей я по-прежнему не видел. Только три раза в день «форточка» открывалась и мне давали еду. Но теперь исчезли хандра и мрачные мысли, я особо уже не прислушивался к звукам, перестал изучать стены и ползающих там насекомых. Вместо этого я «смотрел» по своему «телевизору» фильмы, а когда уставал, то начинал маятниковые движения по камере, то есть занимался спортом.
Так я «просмотрел» очень много фильмов. Но потом понял, что этого мне уже мало. Ведь невозможно долго и беспрерывно смотреть фильмы, мозг устает и от этого. Все-таки это не совсем творческий процесс. Скорее, таким путем мозг начал восстанавливать свою деятельность и одновременно развивал память.
Нужно было срочно что-то опять придумать для разнообразия в деятельности мозга. А заодно усложнить процесс и сделать его более творческим. И тогда я решил писать в уме книгу. Мы привыкли, что писать можно, когда сидишь за столом, при этом у тебя есть бумаги и ручка, либо работаешь за компьютером. Но возможности человеческого мозга беспредельны. В древности в бесписьменный период люди творили устно, создавали огромные по объему гениальные произведения (достаточно вспомнить эпические поэмы «Илиада» и «Одиссей» великого греческого слепца Гомера), заучивали их наизусть. Да и позже многие люди могли сочинить, запоминать и декларировать наизусть до 100 тысяч стихов! Не говоря уже о верующих, которые запоминали наизусть свои большие по объему священные книги. А в наши дни многие шахматисты могут играть вслепую и запоминают ходы.
Перед арестом я работал над книгой по проблемам терроризма, хотел создать психологический портрет среднестатистического террориста, пытаясь объяснить мотивы и причины террористических актов. Арест остановил мою работу. «Почему бы не продолжить работу над книгой в камере?» – подумал я. Идея написать в уме научную книгу не просто вдохновила и окрылила меня. Она дала мощный импульс, и отныне одиночная камера перестала давить на меня. Я нашел противоядие от тюремного одиночества и это было очень важно. Ведь в душе я всегда был свободен от нашего общества и имел на все свое собственное мнение. Однако в первые три дня пребывания в одиночной камере у меня возник психологический кризис и дискомфорт, что сильно давило на психику. И вот теперь не стало психологического давления, и я стал полностью свободным человеком.
Мой день опять принял четкий и осмысленный характер: просыпался в 6 утра, завтракал, дальше после зарядки начинал работу в уме над книгой. Это было очень увлекательно! Хотя процесс часто носил мучительный характер, ведь мозг просто разрывался от мыслей и идей. Порой над одним предложением я мог думать часами. Но это были счастливые муки творчества, которые помогали мне жить и не обращать внимания на окружающий мир. Я был так воодушевлен работой, что ничего не замечал. В Баку тогда стояла ужасная августовская жара, в камере было тяжело дышать, не было даже вентилятора, не говоря уже о кондиционере. А ведь я – гипертоник, которому нужны иные условия проживания и конечно я должен постоянно принимать необходимые лекарства. Но всего этого я был тогда лишен. При этом спал на чужой грязной постели, давно не купался (в СИЗО МНБ в субботу 9 августа был банный день, но меня конечно «забыли») и не мог сменить свою одежду, ибо не имел сменного белья. Но у меня на душе было прекрасно. Потому что появилась возможность творить, не отвлекаясь ни на что.
Продолжение следует.
