Однажды поехала со знакомыми ребятами в Дом Малютки.
Мы вошли в комнату, в которой содержались детки до 3х лет. Те, кто ещё ходил под себя и не мог самостоятельно передвигаться и есть.
Они сидели на скамейке, перетянутые вдоль пояса верёвкой, чтоб не свалились.
У меня округлились глаза. Дети, перетянутые верёвкой, чтоб сидели и не падали.
Увидев нас, малютки оживились и стали тянуть к нам руки. Мы мгновенно их расхватали и стали с ними говорить, ласкать. Они млели от наших поцелуев и поглаживаний. Улыбались, заглядывали в глаза.
Присматривавшие за ними 2 няньки были недовольны. Работницы не берут детей на руки, потому что на всех их не хватит, а малышам необходим тактильный контакт, они быстро привязываются и желают этих рук.
Почти все дети были здоровые, смышлёные, а некоторые безумно красивые. Как можно было их оставить ?
– Кто-то по бедности содержать их не может, – объясняли женщины, – кто-то родил вне брака, у кого-то не запланированная беременность, кому-то нужен сын, а не дочь… Или бывает, один из родителей умирает, родственники советуют сдать ребёнка в приют, чтоб больше шансов устроить личную жизнь.
И вот на нас висели эти незапланированные, лишние, ненужные, маленькие ни в чём не повинные жертвы во имя личного благополучия,
смотрели нам в глаза, прижимались, улыбались, доверялись, верили.
Мы были для них самыми красивыми. Пахнущими духами, благополучием, домом, семьёй. Мы были обещанием чуда.
У меня на руках была девочка. У неё были глаза с оттенком очень близким к фиолетовому. Я таких ещё не видела. Её звали Yasəmən.
– Сирень, – улыбнулась я.
Любимый цветок. Невероятно красивая девчушка.
КАК ?!!
И только один малыш отличался. С непропорционально развитыми руками, ногами. Короткая шея, слишком крупная голова. Мне кажется, мальчик был даже старше той группы, в которой находился. Однако же в силу своей особенности он не был в состоянии передвигаться. Но, боже мой, какие выразительные, осмысленные у него были глаза и какая добрая, всепрощающая улыбка. И это, поверьте, не стилистический приём. Я говорю вам правду. Он был прекрасный.
Несколько позже нам надо было уходить. Мы попытались посадить деток на места, а они упирались ножками в скамейки и не расцепляли рук на наших шеях. И нас растерявшихся, охваченных чувством вины, переполняло отчаяние.
Каким легкомыслием и жестокостью теперь мне виделся наш визит. Разве можно вот так заявляться и в который раз дарить надежду. Разве можно дарить нежность на час. Дети, как собаки, верят многократно. Но злоупотреблять этим – преступление.
– Мы потому и говорили вам не брать их на руки, – качали головами няньки. – Вытащите из пакетов принесённые игрушки, они на них отвлекутся, а вы бегите.
Бегите. ((((
Так и сделали. Дети обрадовались игрушкам и принялись их трогать, рассматривать, вертеть в руках.
А мы незаметно и спешно покидали комнату. Это выглядело так недостойно и малодушно. Это выглядело как подлость. Стыдясь тех минут, пытаюсь проявить к себе снисхождение, обороняясь аргументами, вполне разумными. Но сознание продолжает оставаться отравленным тем побегом.
У меня никогда не было такого ощущения предательства и омерзения к себе. Оно накрывает всякий раз, как вспомню.
Не хватает мужества мысленно открыть ту дверь и увидеть, как они, оторвавшись наконец от игрушек, замечают наше исчезновение. Их глаза. И обречённо, а кто и бунтуя, усаживается няньками на постылую скамью, и вновь натягивается верёвка. Та самая. Как приговор.
Чувство вины не покинет меня до самого конца. И это тоже не утрирование.
С того момента боль и тяжесть от мысли, что где-то растут дети, которых не берут на руки поласкать, успокоить, убаюкать, нашептать любовь в прозрачные ушки, верящие глазки.
Я стараюсь никого не осуждать. Я многого не знаю. Но не верю, что устроили свою жизнь люди, пожертвовавшие своими детьми. Я не верю в этот баланс.
