Чингиз Гусейнов
2 часть
Турок Орхан Памук остудил пыл мечтателей, кого-то, впрочем, и вдохновив: осудить своих, оскорбить побольнее и начнут, преследуя, создавать тебе, как говорится, биографию, жечь книги, гнать из страны, грозить отрезать ухо… – может, это и есть дорога к премии, кто знает?..
Письмо от Наргиз!.. Переписка становится занятной, причудливые видения, в сущности, греховные:
«Помню, – пишет она мне, – некий тип шифровал любовниц, называя их Бомбой, Куклой».
Обрадовался: «Совпадает с полученной мной рукописью!» – ответил.
Ох, предупреждала меня моя бабушка, не держи открытой книгу, которую читаешь, шайтан вычитает её суть и тебе ничего не оставит!.. А у меня везде разбросана рукопись, читай-вычитывай!..
«Вы всё ещё, очевидно, находитесь в заблуждении, что я и есть та самая Наргиз, хотя женщина-бомба или кукла – в некотором роде штампы.
«Возможно, Вы правы. Но почему, как Вы думаете, Наргиз не вычеркнула в тексте, фразы, унижающие её женское достоинство?»
«Чутьё, может быть, ей подсказывало, что переубедить мужчину, который делится сексуальными увлечениями, бесполезно, за рубежом, думаю, кое-что она почерпнёт для себя, устроенный быт высвобождает психику, порождая, впрочем, новые стрессы. Для неё, заражённой, видимо, прошлым, новая любовь – единственный путь к освобождению от зависимости, хотя это может стать и новым рабством, если даже мужем будут швед или норвежец, разве мужчин поймёшь?»
«Поразительная точность!»
«Дифирамбы, – врезала, – распространены, но зачем это Вам?
Грянули настоящие морозы: 27, обещают 30. Все в валенках, а саммит в Копенгагене, шутим с Еленой, пугает всемирным потеплением: пиар для отмывания денег? Во сне советовал молодому автору сделать героем повести тень: руководит действиями, формирует позиции.
Новая весть от Наргиз:
«Вспомнила имя героя, о ком читала, оно странное, думаю, тут уж совпадения, надеюсь, точно исключены: Калям!»
Что со мною было!..
«Ошибаетесь!» – крикнул, очумело подскочив, такое случается, когда Манчестер-Юнайтед забивает гол в ворота Челси, высший для меня кайф!.. Елена прочла в моих глазах, скажет потом, неистовость: «Так вот, она и есть та самая Наргиз!.. – воскликнул я. – Ладно, потом тебе расскажу!» Знает Елена, что я не люблю делиться замыслами, к тому же не ясно, как поступлю дальше.
«Не припомните, – пишу ей, – где читали?»
Отрезала: «Нет».
Это что: отстаньте? не приставайте? завершение переписки, когда ни одна карта не раскрыта? чем бы удержать рыбку в мутной воде?
«Честно говоря, не хотел бы завершать переписку. – Что бы ещё? – Редко встретишь человека. близкого по мироощущению. Может, увидимся на невеликой земле, если состыковались в бездонном интернете?»
«Разумеется, встреча теоретически возможна».
Не договаривает, небось, хочется ей добавить что-нибудь похлеще, к примеру: «О, мужчины! Чуть внимания к вам, и Бог знает, что о себе мните!»
«Тропки судеб неведомы, – написал ей. – Случайное вдруг оказывается искомым». – Аж скулы свело от банальности. Но что делать, если они понятнее.
Неделю молчала, потом – переписка, похожая на одиночные выстрелы:
«Да, в тайне есть шарм».
«Когда лишь Он и Она?»
«Но у нас сильные оппозиции: к Он есть другая Она, к Она – другой Он».
«Можно вдвоём обговорить условия встречи вчетвером».
«А если живу в Австралии?»
«Разве не в Норвегии?» – вдруг проговорится?
«Опять недоверие?»
«Поиск истины!»
«Учтите, у меня ревнивый муж».
«Готов, – почему бы не пошутить? – сразиться на шпагах!»
«А в шахматы?»
«Первое по-мужски, второе занудство».
«Считайте, ничья».
«Возврат к временам, когда не были знакомы?»
«Не приемлю безысходности, но и не советую предвещать».
Елена мне недавно:
– Не забывай, сколько тебе лет!
– Разве это имеет значение?
– … Куда ты собрался?
– Деловая встреча, кое-что разведать.
– Может, созвонимся и вместе вернёмся?
– Не уверен, вдруг затянется? Но буду иметь в виду.
Стою у памятника Пушкину жду, оглядывая проходящих дам, подумал, что с каждой было бы интересно поговорить, но теперь все такие деловые… Жду, прямо на меня идёт лохматая чёрная папаха, тёмно-коричневая дублёнка, уже темно, горят фонари, часы показывают: пора бы!
Вдруг яркая вспышка, взгляд на миг затмился: жена! Елена! В шубе на искусственном, принципиально, меху! И очень знакомая красивая молодая женщина, но… и вовсе незнакомая! Сходу мне:
– Ты здесь? Звонила тебе, но телефон не отвечал.
– Почему? – удивляюсь и, стараясь скрыть замешательство, достаю из кармана куртки мобильник, да, зафиксировано два звонка: – Откуда ты явилась? –спрашиваю.
– Свидание с Наргиз не состоится. – Уловила мою растерянность.
– Она тебя успела предупредить?!
– Вот же Наргиз! Куда уводишь взгляд? Смотри прямо! Мне ли не знать свои намерения?
Влезла в мою переписку! как посмела?!
– Тоже мне, – зло взяло, – Софья Андреевна!
– Ого, как высоко взобрался!
– Посметь… – перебила:
– Саму себя читать?
– Как понять?!
– Не сердись, тебе же на пользу! Игра становилась рискованной, не находишь? А быстро ты откликнулся!
– Так что же, моя жена и есть та самая Наргиз?!
– Нет, ты меня не понял: я не та Наргиз, что прислала бандероль, а та, с которой ты бойко переписывался!..
Рассказывает мне, а я не верю ни одному её слову. Дескать, позвонила женщина, а тебя нет дома, что хотят передать «Чингизу Гасановичу» важную рукопись, почта без обратного адреса не принимает. А я ей: «Живём за городом, рукопись может затеряться, передадите мне, я как раз еду в город!» Договорились, где и как: Киевская-кольцевая, под мозаикой, где Пушкин.
Взволнованная девица тут же мне: «Спешу на аэродром, вот рукопись, – и на ходу обернулась: – Спасибо вам!»
Привезла, что дальше? Она хотела послать по почте? Так я и поступлю!..
– И успела ознакомиться с рукописью?
– Она послана тебе, зачем мне ее читать?
– Но знаешь, что зовут Наргиз!
– На эН я знаю лишь одно женское имя из ваших, бабушки твоей, и угадала!.. Не веришь в совпадения?
– Пусть так!
– Что будешь делать с рукописью?
– Не знаю. Пока не знаю.
С исчезновением тайны, точно уличили, начисто пропал интерес к рукописи, а тут пошли-закрутились дела, полетели месяцы-годы. И родилась идея пээмжэ – надоело, особенно Елене, ездить урывками к её сыну и внукам, да и всё труднее стало получать мне страховку, решили – пора отчаливать!
Визиты в консульство, я раздражал, мнилось, своими и.о.ф., но корректны: «Почему, мол, – спрашивают у жены, – развелись с предыдущим мужем, ведь он был не на много Вас старше, и вышли замуж за такого солидного человека?» Елена несла чушь про творческий союз, одинаковое понимание жизни, пока не догадалась, почему, спрашивали: оставила ведь мужа-еврея и вышла замуж совсем не за еврея? Сработало неожиданное – сказала невпопад: «А у него и первая жена была еврейка!»
Короче, оформил дарение дачи сыну и внучке, продал свою квартиру, в которой прожил полвека, и сказка-быль: вышли с Еленой из деревянной калитки московского Переделкино и вошли в железную калитку иерусалимского Переделкино, то бишь Цур Адассы: там – кусты малины и крыжовника, здесь – кусты розмарина, любимая приправа, гранат, виноградник, все сорта лимона.
И – гуляния: выходишь каждый день на прогулку, даже в домашних тапочках, никому никакого дела, как и во что ты одет, по улице налево, вниз, справа холм с каменным львом в человеческий рост, стережёт будто расцветший уже миндаль, белая ажурная вуаль, накинутая на деревце, в Подмосковье – снежные метели, а здесь над головой чистое небо, и спину греет жар лучей, справа вдоль аллеи на вершине холма ряд домов, один изящнее другого, безбрежная низинная ширь с домами, площадями, и аллея украшена фигурами канатоходца, шагаешь мимо камня диковинного, вроде бульдога, с железным ошейником, и крепкий загорелый чугунный мужчина взбирается на перекладину, мускулистая нога поднята высоко, и держится вся эта махина всего лишь на носках, и выставлены спортивные снаряды потренироваться.
И вдруг неожиданно возникают сотворённые из толстой проволоки Дон Кихот на лошади и Санчо Пансо на ослице, и каждый раз возникает в воображении, то ли есть такой памятник, то ли привиделся: огромный Дон Кихот держит на широкой ладони протянутой руки карликовую фигуру Сервантеса, мол, кто кого прославил.
А устал если – сядь на скамейку, солнце жарит, мысли в башке-котле вскипают… – от слова «котёл» разыгралась кулинарная фантазия: так вот и варится хаш, баранья голова, на медленном огне, но и долго-долго!.. Сто лет не ел хаш, да ещё с чесночной приправой, да ещё под водку!..
Повосторгался новым бытием, отдохнул, пришёл в себя и… – настал тот самый день относительной стабильности, когда все достройки-ремонты позади, и можно, следуя дружному совету всех, особенно Гасана и невестки Марины, жены и внучки Дины тоже, но и по собственному настрою души засесть за что-то беллетристическое о моих блужданиях-заблуждениях в прошлом, а оно в мои годы кажется более реальным и зримым, нежели призрачное сегодня, и тут же определил себя, броско звучит, записав, чтобы не забыть, и даже заявил в фейсбуке, кто я и каков мой статус: «Вольный служитель Пера в треугольнике Баку – Москва – Иерусалим».
И связующая ниточка вдруг возникла, соединяющая вчерашнее и сегодняшнее, некая фабула из городов-сёл-домов-улиц, приютивших от рождения и по сей день сначала меня одного, это родительский круг, а потом уже собственно мою семью.
Тут же наскоро и с удовольствием, торопиться некуда, тем более пишу пока лишь для себя, набросал адреса домов1… – и вдруг в эту же самую минуту заявляется к нам парень лет сорока, полноватый, крепкого телосложения, лицо вечно спешащего человека, несколько озабоченное и нервное:
– Шалом! – говорит, кладя на стол две простенькие бумажные папки советского образца, изрядно потрёпанные, с рваными тесёмками, и, точно избавился от тяжёлой ноши, вздыхает:
– Я Натан, в прошлом Анатолий, сын Лии.
– Простите, кто она?
– Моя мама.
– Это я понял, – улыбнулся.
– У мамы муж из ваших, азербайджанец, узнал от моего друга, земляка вашего, Арзу его зовут, в одной с ним бригаде достраивали этот ваш дом, вчера были у вас, не застали.
– Спасибо, теперь понял, кто оставил нам у входа сладости к празднику Новруз-байрам!
– Я пасынок МамедОвича.
– Известного нашего писателя?
– Знаете его?
– Шапочно знакомы. Но он ведь… – Натан договорил за меня:
– Да, загадочное его исчезновение.
– Что-нибудь новое известно?
– Пока ничего определённого.
– А чем я могу быть вам полезен?
– Хочу, Арзу мне подсказал, отдать Вам его бумаги, мне они ни к чему, затеял капитальный ремонт, избавляюсь от ненужного.
– Да, но мама! И она согласилась?
– Долгий разговор, я её убедил, – да, мелькнуло в голове, будет тебе работа, но не та, что ты замыслил! – тем более, что она решила порвать с прошлым, друг у неё новый, ульпанист!
Услышалось «альпинист»: – Позвольте, какие тут горы?!
– Извините, это я придумал от ульпана, где изучают иврит… Они сняли рядом квартиру в Иерусалиме.
Что-то ещё говорил, а меня зацепили слова: «порвать с прошлым»! Вспомнил! Ну да: точь-в-точь как Наргиз!.. Там бандероль, тут папки!
Отвлечь меня от задуманного?
Новые заботы или везение, как с нардами вчера в гостях: зары-кости, такое редкостное везение мне было, трижды в пору сброса фишек кости выдали подряд шесть-шесть, «шеш-гоша»!
Тут же при Натане, пока не ушёл, открыл верхнюю папку, поверх компьютерного текста – конторская тетрадь от руки, почерк коряв, бросился в глаза абзац, прочитал вслух при нём:
«Как увековечить, внедрив в сознание населения память о том, которого прозвали Над-Над’ом? Общнацлидер, то бишь Общенациональный лидер? Это звучит длинновато, может, подсократить? Но «онацил» звучит как «наци», неприемлемо никак! «Онли» тоже не годится, вроде сомнения: «Он ли?..» тот самый лидер? Пусть длинно и неудобоваримо, но привыкнут, а то и заставим сладостно произносить в одно дыхание!..»
– Да, – говорю Натану, – узнаю МамедОвича, он в своём репертуаре!.. Для Вас, конечно, туман, а для меня яснее ясного.
– Вам и карты в руки!.. – и ушёл.
Вернулась Елена, забрав из детского сада внуков-двойняшек.
– Вот, – говорю ей, – новые папки к моим прежним!
А она мне радостно, как узнала, о чём я:
– Что ты? На ловца и зверь бежит! – И тут же: – Я знаю, в каком коробе [ещё не все разобраны] бандероль: рукопись Наргиз!
– Ну и что?
– Живая практика к твоей теории мистификации: на сей раз самому познать чужой опыт!
Тотчас пришло в голову: «Тихий Дон»:
– Ты что, толкаешь меня на плагиат?
– Это теперь называется по-иному: интертекстуальность! (компьютер пометил слово красным, предложив взамен интерсексуальность).
– ?!
– А в твоём случае – переплавить московско-бакинский металлолом в нечто законченное и обрамить собственным именем!
– Имя в обрамлении? – пошутил.
– Типун тебе на язык!..
Пришла в голову строка на азербайджанском, моя ли, чужая, не помню, да и неважно: «Хəzan yarpaqların şeytan rəqsi», или «Дьявольский танец осенних листьев», вот, подумал, новая работа!..
К счастью, всё уже в прошлом, не один месяц, а то и год-два погружался в тексты Каляма и МамедОвича, читая и врозь, и вперемежку, и не раз восклицал в удивлении, то в жар меня, то в холод: Ба! знакомые все лица!.. Все да не все, но очень многие – точно.
Разрозненные куски от руки, не всегда разберёшь, на машинке с карандашными правками, компьютерные записи, спутано, не поймёшь, что за чем следует, изредка возникают заглавия, ощущение, что мысль и у того, и у другого, точно обменивались опытом жизни, обгоняла слово, оно не поспевало запечатлеть, оттого стрелки-вставки, вклейки сбоку-сверху-снизу, к тому же, вот где сполна выявляется истинность частой в моих устах присказки: «İgidin adını eşit – özünü görmə!..», а смысл: «О герое лучше услышать, нежели видеть его!» Увы, исчезает яркая аура тюркских слов, фразы в целом, тут множество над- и подстрочных оттенков, в том числе такое: «Живи очарованием незнания».
Короче, уже не понять было, где моё, а где – чужое:
(нечто романное)
Может, логичнее было бы в названии поменять местами длинное и короткое, вроде спутаны стайер и спринтер, то ли бег, то ли эстафета, которая на сей раз сродни ассоциативной цепочке из слов, людей и событий, к примеру, яблочный черенок зацепил червя, червь уже в клюве птицы, птица парит, ветер отрывает с крыльев перо, оно влетает в открытую форточку и, схваченное, окунается острием в давно вышедшую из моды, как и сочинительство, чернильницу, спеша оставить следы на чистом белом листе бумаги, а мысль не оригинальная, мягко говоря, что данные нам жизнью пути-дороги, кажущиеся длинными, на самом деле коротки и скоротечны.
А нечто в определения жанра – это невольное стремление смягчить дерзость авторства.
И не забыть именно здесь дать сон с Толстым, привиделся в ту ночь, когда сгоряча уподобил мою Елену Софье Андреевне
Так вот: в бревенчатой избе за большим длинным столом сидит… да, именно Лев Толстой! крупное, как на известной картине, лицо, редкие седые волосы, глаза из-под густых бровей лукаво сверлят, широкая борода, и в нетерпении, возбуждённый, прошу:
– Лев Николаевич, разрешите, несколько слов!
– Гость хочет говорить, – Толстой делает знаки домочадцам, чтобы подали что-нибудь, белая скатерть пуста, красно-бордовые пятна от вина.
– Вы, гений, Ваши великие книги!.. – и неотвязное на языке про зеркало русской, так сказать, революции, осекся, сейчас он меня резко прервёт и спросит: – А чем Вы, сударь, занимаетесь?
Ответить, что пишу… роман?! И кому! Самому Толстому!.. Но молчать нельзя, не дать ему слово вставить:
– По Вашим книгам… – А он вдруг:
– Ладно, – говорит, – потом доскажете, размяться охота!
Легко, даже лихо встал, блестящие рыже-жёлтые сапоги, казался высоким, когда сидел, а тут невелик ростом. И медленно двинулся, я за ним, вышли в полутёмный коридор, на деревянной полке как напоказ выставлены огромные круглые хлеба, ударил в нос пшеничный дух, ну да, столько здесь ртов, и боясь, что вот-вот спросит, пытаюсь его отвлечь:
– Моя бабушка, – говорю, – без конца нависала над жарким тендыром, знаете, печи такие в земле, пекла пахучие чуреки, всучит каждому из нас, куча внуков, иди гуляй!..
Толстой остановился, глаза загорелись:
– Да, – вздохнул мечтательно, – знакомые кавказские слова: кунак, улан якши, рус яман!..
Я вышел! Счастлив! Не спросил!.. –
1.Вывожу в сноску: (1) Баку, бывшая Почтовая; (2) Бузовны, родовое село на Апшероне; (3) общежитие МГУ на Стромынке; (4) съёмная комната в Сокольниках; (5) вторая съёмная у Главпочтамта, Бобров переулок; (6, 7) общежития Академии наук СССР: городское на Малой Бронной у Патриарших прудов и загородное, станция Зеленоградская по Ярославской ж/д; (8) третья съёмная на Ленинградском проспекте у моста; (9) своя комната в коммунальной квартире нового дома на Ломоносовском проспекте; (10) по обмену коммунальная комната в другом подъезде, дабы избавиться от прежних соседей, пьяного дебошира и скандального холостяка; (11) отдельная кооперативная квартира на Красноармейской у метро «Аэропорт», переименованная населением на «Рапопорт» из-за обилия обитающих здесь в кооперативных домах, вдруг хлынули, писателей-евреев, государственных квартир не дождёшься; (12) дача в Переделкино, а ныне (13) – Израиль, Цур Адасса.
